Сообщения: 170
Реакции: 688
Декларация независимости США 1776 года – великий документ и не только из-за его исторической роли, но и из-за стоящих в самом её начале слов, провозглашающих неотчуждаемые права человека, «к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Обратите, однако, внимание на каверзную юридическую тонкость – речь идёт не о счастье, а именно стремлении к нему. Порой я представляю себе автора этих строк, Томаса Джефферсона, сидящим в своём кабинете одним из поздних июньских вечеров. Он обмакивает перо в чернила и, вписав в список жизнь и свободу, заносит руку в третий раз, желая наделить людей правом на счастье, но тут перо его вздрагивает, и этот философ-юрист прибегает к более осторожной, более точной формулировке. В ней, в этом «стремлении к счастью», кроется мудрое, но печальное наблюдение над человеческой жизнью, где счастье является обыкновенно не наличной реальностью, а либо потенциально ждущим в будущем объектом стремления, либо тем, что предположительно было доступно нам в прошлом (но и это в действительности такой же продукт воображения, как и счастье будущее). Поразительно лишь то, что даже американцы, самые воодушевленные оптимисты в одну из наиболее оптимистичных эпох истории, эпоху Просвещения, даже они не осмелились зайти столь далеко, чтобы назвать его правом.
Это прелестное уточнение, справедливо указывающее на проблематичность счастья, вместе с тем основано на господствующем иллюзорном представлении, будто счастье нужно раздобыть, что оно есть некое приобретение, положительное приращение, добываемое извне. В предыдущем письме было показано, что достижение желаемого, вопреки всеобщему убеждению, не делает нас счастливыми и вообще не меняет заметно наше самочувствие само по себе. Внимательно и честно проанализировав собственное прошлое, мы неизбежно замечаем, что наше субъективное переживание самых приятных периодов собственного существования предельно мало отличалось от нашего будничного мироощущения. Наш мозг и наше воображение эволюционировали таким образом, чтобы в целях более эффективной мотивации ассоциировать обладание желаемым со стократ большим чувством удовлетворения и счастья, чем оно в действительности может нам подарить. Если бы мы могли непредвзято представить изменение своего состояния после осуществления той или иной цели или группы целей, то обнаружили бы, что перемена эта столь исчезающе мала (и связана в основном с тем же самообманом, самопрограммированием на долго ожидаемую радость), что предпринимать ради этого какие-то усилия совершенно бессмысленно.
Именно поэтому природа мешает нам увидеть суровую правду – это плохо сказывается на инстинктах размножения и доминирования, одним словом, понижает боевой дух и трудовую дисциплину солдат на эволюционном фронте. Чтобы эффективно реализовывать как природные, так и социокультурные алгоритмы, нам не нужно быть счастливыми, это даже вредно и нежелательно, вот почему общество и природа равно противятся нашему хорошему самочувствию. Впрочем, мы не только не умеем анализировать свою и чужую жизненные истории и делать из них выводы, но по тем же биосоциальным причинам быстро забываем каждое новое разочарование и идём вперёд, к новым вершинам с не обремененной знанием душой. На этом пути нас поддерживает массовая культура и пропаганда – почти все их продукты содержат в себе заклинание: вперёд, достигать, никогда не сдаваться и никогда не думать, нужно ли это вообще.
Но если не обретение желаемого делает нас счастливыми, то и несчастными мы бываем вовсе не из-за отсутствия желаемого, а из-за собственных страданий по поводу его отсутствия, из-за того, что в шестом письме было названо экзистенциальным диссонансом. Он старается зажать каждое мгновение настоящего в тиски будущего и прошлого. Мы либо сожалеем, что всё уже не так хорошо, как было в воображаемом прошлом, либо страдаем из-за того, что всё ещё не так хорошо, как может быть в воображаемом будущем. Мы постоянно сравниваем то, что есть, с нашими фантазиями о том, как это должно быть, одновременно жестоко обманывая самих себя касательно ждущей нас по исполнении наших мечтаний эйфории.
Пелевин прекрасно иллюстрирует это в следующих словах (Интервью 2005 г.):
Если вы отправитесь на поиски счастливых людей, то искать их следует скорее в монастырях, чем в дорогих особняках, на высоких постах или академиях наук. Как писал Бертран Рассел, «из беседы с учёным мужем я каждый раз делаю вывод, что счастье нам не дано, когда же говорю с садовником, то убеждаюсь в обратном». Садовники и монахи, особенно буддистские, обыкновенно счастливее своих более «успешных» братьев и сестер, но вовсе не потому, что у них много радостей и они живут яркими насыщенными жизнями. Как раз наоборот, имея меньше, им удаётся получить больше. Их внутреннее небо чище, а, как мы теперь знаем, вопреки лживой очевидности, не операция сложения, а операция вычитания главным образом ответственна за наше самочувствие.
Поддаваясь искусу пошлых математических метафор, восемьдесят процентов счастья есть свобода от страдания, порождаемого экзистенциальным диссонансом, потому его нужно не достигать, ему прежде всего не нужно мешать проявиться. Что же касается оставшихся 20%, они складываются из сотен радостей малых и великих, и здесь есть много индивидуальных отличий, но держатся они на двух столпах подлинного человеческого существования – на творчестве и любви. И то, и другое придаёт жизни осмысленность и частично преодолевает наше одиночество, без чего наше внутреннее небо, сколь бы ни было оно чисто от страданий, часто кажется пустым и холодным.
© Олег Цендровский
Это прелестное уточнение, справедливо указывающее на проблематичность счастья, вместе с тем основано на господствующем иллюзорном представлении, будто счастье нужно раздобыть, что оно есть некое приобретение, положительное приращение, добываемое извне. В предыдущем письме было показано, что достижение желаемого, вопреки всеобщему убеждению, не делает нас счастливыми и вообще не меняет заметно наше самочувствие само по себе. Внимательно и честно проанализировав собственное прошлое, мы неизбежно замечаем, что наше субъективное переживание самых приятных периодов собственного существования предельно мало отличалось от нашего будничного мироощущения. Наш мозг и наше воображение эволюционировали таким образом, чтобы в целях более эффективной мотивации ассоциировать обладание желаемым со стократ большим чувством удовлетворения и счастья, чем оно в действительности может нам подарить. Если бы мы могли непредвзято представить изменение своего состояния после осуществления той или иной цели или группы целей, то обнаружили бы, что перемена эта столь исчезающе мала (и связана в основном с тем же самообманом, самопрограммированием на долго ожидаемую радость), что предпринимать ради этого какие-то усилия совершенно бессмысленно.
Именно поэтому природа мешает нам увидеть суровую правду – это плохо сказывается на инстинктах размножения и доминирования, одним словом, понижает боевой дух и трудовую дисциплину солдат на эволюционном фронте. Чтобы эффективно реализовывать как природные, так и социокультурные алгоритмы, нам не нужно быть счастливыми, это даже вредно и нежелательно, вот почему общество и природа равно противятся нашему хорошему самочувствию. Впрочем, мы не только не умеем анализировать свою и чужую жизненные истории и делать из них выводы, но по тем же биосоциальным причинам быстро забываем каждое новое разочарование и идём вперёд, к новым вершинам с не обремененной знанием душой. На этом пути нас поддерживает массовая культура и пропаганда – почти все их продукты содержат в себе заклинание: вперёд, достигать, никогда не сдаваться и никогда не думать, нужно ли это вообще.
Но если не обретение желаемого делает нас счастливыми, то и несчастными мы бываем вовсе не из-за отсутствия желаемого, а из-за собственных страданий по поводу его отсутствия, из-за того, что в шестом письме было названо экзистенциальным диссонансом. Он старается зажать каждое мгновение настоящего в тиски будущего и прошлого. Мы либо сожалеем, что всё уже не так хорошо, как было в воображаемом прошлом, либо страдаем из-за того, что всё ещё не так хорошо, как может быть в воображаемом будущем. Мы постоянно сравниваем то, что есть, с нашими фантазиями о том, как это должно быть, одновременно жестоко обманывая самих себя касательно ждущей нас по исполнении наших мечтаний эйфории.
Пелевин прекрасно иллюстрирует это в следующих словах (Интервью 2005 г.):
Сознание человеческое подобно небу, которое всю нашу жизнь покрыто густым слоем перистых облаков страдания – они есть наш повседневный фон из экзистенциального диссонанса, страдание всегдашнее, привычное, нормальное, а потому терпимое. Время от времени на нём появляются грозовые тучи и бьют молнии – таковы периоды сильного горя и отчаяния. Время от времени меж облаков пробиваются солнечные лучи и синева – это моменты счастья и радости. О чём эта аллегория говорит, так это о том, что обретение счастья не требует каких-либо достижений и приобретений, оно, наоборот, нуждается в операции вычитания. Стоит только облакам исчезнуть, небо засияет присущей ему глубокой и радостной синевой. Стоит перестать мутить воду в сосуде, и она, отстоявшись, очистится и сможет пропустить свет, свет, который не требуется искать, так как он всегда есть, ему лишь не нужно мешать. Задача эта вовсе не является столь титанической, как может показаться, если принять во внимание, что постоянная облачность нашего внутреннего климата генерируется умом из пустоты, и хотя происходит это с таким же автоматизмом, как дыхание, мы способны усилием воли прервать и первый процесс, и второй. Но если без дыхания обходиться вряд ли выйдет, то целенаправленное и сознательное понижение мощности впаянного в наш мозг природой и культурой генератора страдания определенно пойдет нам на пользу.
Если вы отправитесь на поиски счастливых людей, то искать их следует скорее в монастырях, чем в дорогих особняках, на высоких постах или академиях наук. Как писал Бертран Рассел, «из беседы с учёным мужем я каждый раз делаю вывод, что счастье нам не дано, когда же говорю с садовником, то убеждаюсь в обратном». Садовники и монахи, особенно буддистские, обыкновенно счастливее своих более «успешных» братьев и сестер, но вовсе не потому, что у них много радостей и они живут яркими насыщенными жизнями. Как раз наоборот, имея меньше, им удаётся получить больше. Их внутреннее небо чище, а, как мы теперь знаем, вопреки лживой очевидности, не операция сложения, а операция вычитания главным образом ответственна за наше самочувствие.
Поддаваясь искусу пошлых математических метафор, восемьдесят процентов счастья есть свобода от страдания, порождаемого экзистенциальным диссонансом, потому его нужно не достигать, ему прежде всего не нужно мешать проявиться. Что же касается оставшихся 20%, они складываются из сотен радостей малых и великих, и здесь есть много индивидуальных отличий, но держатся они на двух столпах подлинного человеческого существования – на творчестве и любви. И то, и другое придаёт жизни осмысленность и частично преодолевает наше одиночество, без чего наше внутреннее небо, сколь бы ни было оно чисто от страданий, часто кажется пустым и холодным.
© Олег Цендровский
